Говорят, дурные вести летят быстро...Но раньше все-таки сообщение о несчастье занимало несколько дней - сейчас же, в эру мгновенной связи,  уже в первые часы после трагедии поступило ужасное подтверждение - одним из погибших на борту Ту-154, вылетевшего из Адлера в Сирию, была Елизавета Глинка, известная без преувеличения всему русскоязычному миру как Др Лиза
Уже не удивляет, что даже о таком, казалось бы, однозначно позитивном человеке нашлись в сетях комментарии подленького свойства - типа "Что ей, гражданке США, делать в Сирии? и т.д. Не хочется даже повторять тошнотворные измышления в такой момент. Да, доктор Лиза вполне могла поручить кому-то отвезти лекарства в Сирию, но именно потому, что во всем участвовала сама, она и не превратилась в бездушную чиновницу.

Елизавета Глинка закончила в 1986г 2-й Московский государственный медицинский институт им. Н. И. Пирогова по специальности детский реаниматолог-анестезиолог. Я тоже училась в этом ВУЗе, думаю, что  в одних и тех же детских отделениях проходили наши занятия,  навидались мы и Домов ребенка и Домов Малюток - красивые эвфемизмы для приютов брошенных и уродливых детей.
После окончания института Лиза вышла замуж за потомка дворянского рода, американского адвоката русского происхождения Глеба Глинку. В том же году эмигрировала в США.

На этом биография ее как доктора могла бы закончиться - нет сомнений, что с мужем адвокатом в Америке Лиза смогла бы вести светскую жизнь, занятую благотворительными базарами и сбором средств для голодающих Дарфура, посещать оперные премьеры и ухаживать за розами. Но Елизавета Глинка продолжает медицинское образование по специальности "Паллиативная медицина" и 5 лет посвящает практике в хосписах. А вот дальше -
я отылаю всех к статье в Википедии, которая уже сегодня опубликовала дату кончины Лизы Глинки. Прочтите эту биографию

За формальными строчками официальной биографии стоит живой человек, и только близкие могут понять всю тяжесть потери.  В случае с доктором Лизой таких близких были тысячи - спасенные ей дети, онкологические больные, вывезенные из под обстрелов люди.  Невозможно оставаться спокойным, когда слышишь рассказ о ней из уст ее близкой подруги Екатерины Гордеевой.

Я пишу этот текст, получив все возможные подтверждения. Но все равно надеюсь, что раньше, чем я его закончу, телефон позвонит и окажется, что «Абонент снова в сети».

Так уже было.

Лиза пропадала. Не находилась. Не выходила на связь, хоть и знала, как все ее ищут и волнуются. А потом отыскивалась. Говорила: «Дорогая моя девочка. Ну, прости. Ну, бывает. Все уже хорошо. По-другому нельзя было. Сама как?» А я ей строго: «Ну, Петровна, ну твою ж мать». Но она, пропустив мимо ушей, уже вовсю воодушевленно о чем-то рассказывает своим изумительным хриплым голосом, приправляя очень страшные истории ужасно смешными подробностями и ужасно неприличными словами. Потом мы договариваемся встретиться, выпить. И, может быть, действительно встретимся минут через сорок, а может — месяца через три. Или через год.

С Лизой никогда и ничего невозможно планировать: у нее бесконечно звонит телефон, она ввязывается в самые авантюрные истории, она хочет спасти примерно всех, вообще не задумываясь, достаточно ли у нее в эту самую секунду ресурса на спасение: денег, еды, памперсов, медикаментов, и главное — ее самой, запаса ее человеческой прочности.

«Просто помни, что ты не железная», — пытаюсь сообщить я. «Я что-то около того», — смеется мне в телефон Глинка. 

Я вхожу в ее офис, в полуподвал, заставленный мешками, коробками, картонками, чайниками — и заполненный будто случайно зашедшими и навсегда оставшимися тут людьми. И Лиза говорит: «Гордеева, ты хотя бы на машине? Я тут подарок тебе собрала. В Америке называется baby shower». Между кухонькой и складом меня ждет огромный человеческого роста мешок. Там примерно все необходимое на первый год жизни ребенку, который еще у меня не родился. «Ты нормальная?» — «Не вздумай отказываться, я же люблю тебя». И мы садимся обсуждать первую в ее в жизни лекцию, которую она должна через две недели прочесть по моей просьбе в Петербурге. Курим, размахиваем руками, перескакиваем с одного на другое, ругаемся, обнимаемся, выключаем телефоны, чтобы не отвлекали. И, наконец, я опаздываю на поезд.

Спустя десять дней она хрипло звонит: «Слушай, знаешь, лекцию, наверное, надо будет отменить. Я тут, наверное, завтра ночью улечу в Донецк. Ты не сердись. Ну, вот появилась такая возможность. Только, умоляю, никому ничего не говори. Ну, скажи, что я внезапно исчезла. Я потом все объясню».

Через две недели я вру и краснею. А еще через месяц, уже в Воронеже, она рассказывает, где была: «Это дети Дома ребенка „Антошка“ из города Краматорска, который оказался меж двух огней. Ну, знаете, они натерпелись, мы натерпелись. Имена детей мы писали на ручках, потому что дети не разговаривали. Лежали поперек, потому что машина была не приспособлена. Мы их привязывали бинтиками, чтобы они не упали. Таким образом мы передали совершенно законно на украинскую сторону 29 сирот».

Она рассказывает, каково помогать людям, которые порой не хотят помощи, порой — не считают возможным о помощи попросить. Она показывает фотографии тысяч, десятков тысяч людей, чьи глаза когда-либо видела: онкологического больного, которому не досталось обезболивания — и она сама вколола ему кем-то привезенный морфин, бывшего научного сотрудника, а теперь бомжа на Павелецкой, которому она привезла горячей каши (свою помощь бездомным Глинка называет «социальным паллиативом»), пенсионерки, оставшейся без средств к существованию, ребенка из Краматорска с эпилепсией, сильно ухудшившейся от бесконечной стрельбы и взрывов, девушку Юлю с раздробленным бедром, которая попала под бомбежку на первом свидании и потеряла возлюбленного.

Ее фонд называется «Справедливая помощь». Справедливой Глинка считает такую помощь, которая могла бы быть оказана всякому нуждающемуся. Вне зависимости от взглядов, социального статуса и предмета просьбы. «Она старается обогреть космос», — скажет мне о ней одна гораздо более рассудительная знакомая. И пожмет плечами. 

Может, и так. Но вот мы сидим с Петровной заполночь, она плачет. Все сразу. И пережитый ужас войны, который всегда догоняет. И там еще остались дети, которых она не успела спасти. И люди, люди кругом, которые ей и о ней пишут — и обо всем, что она делает; ищут и каким-то невероятным образом находят жадность, корысть, желание выслужиться и еще два десятка гадких причин, никак, впрочем, к ней не липнущих. Иногда она безмятежно улыбается: «Мне все равно, я на это не обращаю внимания». А иногда плачет по-настоящему горько. Железных людей все-таки не бывает.

Закончит плакать внезапно, на полувсхлипе: «Слушай, ты говорила, у тебя есть знакомый начальник мобильной компании. Мне нужно двадцать симок в телефоны детям, которых я на прошлой неделе привезла. Можешь помочь?» Пока к ней в офис ехали симки, сама она опять куда-то умчалась.

Иногда мне кажется, что туда, где взрываются снаряды, она сбегает от вязкости нашей здешней мирной жизни — сплетен, интриг, назначений на роли, которые ей предлагают и которые вряд ли ее интересуют. «Ты могла бы просто собирать и передавать деньги и лекарства. Не обязательно каждый раз возить их самой». — «Понимаешь, пока сидишь здесь, чувство реальности немного теряется: это где-то там идет война, а тут это просто бла-бла-бла, не чувствуешь ни хрена. Чтобы чувствовать, надо видеть своими глазами».

Полностью здесь Она старается обогреть космос

Тяжелый день. Погибли солдаты, погиб экипаж, Музыканты, вовлеченные в политические игрища, журналисты, призванные эти игрище запечатлеть и доктор Лиза, которая продолжала заниматься своим делом, как нас учили - помогать больным и раненым..
Гиппократ и не мечтал о таком успехе, он по-крайней мере не требовал от врачей платить жизнью.
Светлая память тебе, коллега.
Тебя будут помнить.